«Бывают странные сближенья»…
Алексей Горб выходит на сцену муниципального театра «Русский стиль» со дня его основания – десять лет. Он – ведущий артист, играющий много и интересно.
Сегодня его можно увидеть в спектакле по пьесе Островского «Гроза», в легкой комедии «Продайте вашего мужа», в философской притче «Мост», в почти детективной истории «Как пришить старушку», в лесковском «Грабеже» и других работах, поставленных режиссером Валерием Симоненко. Нашу беседу с этим актером мы начнем с темы, как нам кажется, самой главной для всего его творчества.
Представьте себе небольшую сцену. Горят, потрескивая, поленья в камине. В кресле сидит человек в черном. Этот персонаж в пьесе Леонида Андреева «Реквием» без имени, он -- Директор. Кто он на самом деле? Актер? Режиссер? Человек театра. Что он делает на пустынной сцене глубокой ночью?
Актер Алексей Горб в спектакле «Реквием» муниципального театра «Русский стиль» сыграл одиночество творца, в воображении которого оживают призраки театра. Здесь нет сюжета, не происходит событий, взрывающих повседневность. Тогда что же играет актер, что составляет само существование его сценического персонажа?
- Вы помните персонажей, которые появляются на сцене? Они нереальные, это плод воображения моего героя, но в них и сам герой. Знаете, что мне дорого в этом моноспектакле? Леонид Андреев поднял потрясающе интересную тему творчества. Наверное, она занимает всякого человека. Посвятившего себя искусству. Я на сцене уже почти тридцать лет, а до сих пор копаюсь в себе, пытаясь понять, как во мне происходит момент рождения роли. Кто я? Что я могу, а что мне неподвластно и почему? Почему мои герои в какой-то момент начинают жить своей независимой от меня жизнью. Помните, как Пушкин был поражен, что его Татьяна из Евгения Онегина вышла замуж? Не только писатель сочиняет сюжет. Бывает, и герои сами его ведут. Можно ли объяснить творчество?
- Алексей Георгиевич, наверное, за этим ответом лежит очень многое, собственно, вся ваша полувековая жизнь. Вы знает своего героя не понаслышке, вы же и есть этот самый художник. Шестидесятник не по паспорту, а по крови, по тем идейно - нравственным устремлениям, которыми дышало это поколение, вы привносите на сегодняшнюю сцену этого маленького театра свой личный опыт, вобравший две разные эпохи – социалистической мертвящей стабильности и нынешнего демократически – рыночного хаоса, а с ним и свои разочарования, и пепел от былых надежд. Весь свой опыт вы сконцентрировали и преобразили в одно чувство - чувство театра.
- Ну, может быть, театра идеального, которого уже нет. У многих оно сегодня или потеряно или вовсе не приобрететено. Я им живу. А вы откуда это знаете?
- Вы как-то выделяетесь в труппе, которую составляют актеры разные и по возрасту, и по уровню мастерства, и мне кажется, по мироощущению. Театр ведь для вас не просто служба – это ваша философия. А как вы оказались в Орле?
- Это судьба забросила меня этот провинциальный город, хотя родом я из столицы из столицы Узбекистана – из Ташкента, где успели оставить свой след видные деятели советского искусства, пережидавшие лихие военные времени, среди которых известные киношники, писатели, поэты и даже Анна Ахматова. Я, послевоенное дитя, впитывал в себя этот культурный воздух, иначе чем объяснить мою неистовую тягу к театру ? В Ташкенте я закончил театральный институт, какое-то время работал в Академическом театре имени Горького, а потом подался в Россию. Работал в Сызрани и Иванове, Иркутске, Магнитогорске и Чите, потом играл в Орле и снова – в Сибирь, в том самый ставший вдруг в 1986 году театральным город Братск, который до сих пор вспоминаю с любовью и ностальгией. Играл много, за тридцать лет – более 130 ролей. Герой по амплуа, я играл все, что давали, по крупицам постигал тайны актерского мастерства. Из Братска я вернулся в Орел, так сложились семейные обстоятельства.
- А почему вы, уже мастер, пришли в молодой театр?
- В это время на волне общественных бурь открылся театр «Русский стиль», и я, естественно, в новое дело влился. Замыслы были грандиозные. Режиссер Валерий Симоненко собрал труппу, чтобы сделать театр, непохожий на другие. Мы хотели ставить драматургию, в которой бы поднимали вопросы вечные. Но жизнь все расставляет по своим местам. У театра не было здания. Нам приходилось много ездить со сказками по школам и клубам области. Мы старались, но в таких условиях очень трудно сохранить искусство. Мы хотели экспериментировать, а были вынуждены растрачивать себя, зарабатывая на хлеб насущный. Мы жили в хорошей студийной атмосфере и верили, что наше время придет.
- Спектакль «Реквием», с которого мы начали беседу, стал своеобразным манифестом молодого театра. Он жил в репертуаре долго, соседствуя со спектаклями не менее оригинальными, такими как «Гроза Островского», «Ехай» по пьесе Нины Садур, «Голуби» Михаила Угарова, постепенно уступая дорогу спектаклям бытовым, рядовым, заведомо обреченным на кассовый успех. Свобода для творчества обернулась и свободой от государственной финансовой поддержки, надо было привлекать публику не только интеллигентную. А может, кончились художественные идеи, и о чем говорить с публикой взыскующей, это надо ведь еще понять, время резко поменялось. Все это не прошло без следа и для вас.
- Разумеется. Я честно работаю во всех спектаклях, но особую радость все-таки мне приносят эксперименты, на которые режиссер Симоненко все-таки пускается. Поэтому, когда приехавший из Питера актер Александр Липов, принес в театр сценарий по рассказу выдающегося японского писателя Акутагава Рюноске «В чаще», я заинтересовался им. Это человек сложной судьбы, он жил в предчувствии сумасшествия. Я читал его и испытывал непередаваемую боль. Когда в литературе возникает тема, близкая тебе, работа над ней становится для тебя необходимостью.
- Это странная детективная история, где свидетели убийства дают совершенно полярные показания, и даже дух убитого не вносит ясности в суть происшествия.
- Да, но все это придумано писателем, который и есть главный герой истории. Роль досталась мне. Я человек русский по сути своей, японской культурой никогда не увлекался, хотя интересовался фильмами гениального Акиры Куросавы. И Акутагава меня интересовал прежде всего как художник вселенского мышления. Я ведь не играю японца, я играю художника на пределе его человеческих чувств в ситуации тупиковой, горестно осмысленной.
- От боли до ясного жуткого спокойствия приятия смерти как единственной возможности сохранить нетленной душу – этот процесс вы нам показываете. Вы опять акцентируете свою тему творчества. Почему? Вы уже сыграли ее не раз.
- Сыграл, но она осталась для меня загадкой. Тема творчества беспокоит меня, она заставляет меня постоянно вглядываться в себя, отсюда - вечная неудовлетворенность и творческая ненасытность, а порой и нервные срывы, которые у русского человека чреваты, сами знаете чем. Самоанализ для художника – это явление естественное. Как жить честно в мире перевернутых ценностей, где ты, несущий правду со сцены, никому не нужен? Творчество, заходит в тупик, потому что нет ответов ни на один вопрос, рождающийся в душе художника.
- Алексей Георгиевич, отличается чем- нибудь актер от обыкновенного человека?
- Конечно. Нормальный человек живет мирскими заботами о хлебе насущном, о семье, детях. Актер тоже не чужд этого. Но это как бы один пласт жизни. А другой, самый главный, это роль. Я все время погружаюсь в нее, в воображении своем, проживаю события, связанные с моим персонажем. Иногда, со стороны, наверное, кажусь сумасшедшим – иду, размахиваю руками, что-то бормочу. И это внутри меня помимо моей воли происходит.
- Ну да, помните, у Окуджавы: «И поручиком в отставке сам себя воображал».
- Вот-вот. И я воображаю. Счастливые моменты, поверьте мне, проживаю.
- Алексей Георгиевич, а часто бывает у вас такое, вот как у Пушкина, когда вы не отдаете себе отчет, что происходит с вами на сцене, потому, что герой вас ведет, когда вот такие «странные сближенья» происходят?
- За всю жизнь такого высшего полета было раза три. Наверное, муза не так меня любит, как Пушкина, я же не гений. Но и за эти мгновенья я благодарен судьбе.
- Знаете, иногда нам, зрителям, кажется, что актерское существование на сцене – сплошной радостный процесс. На заре моей профессии театрального критика я брала интервью у выдающегося актера Николая Симонова. Говорили об удачах, к коим я относила все, что было создано мастером, о чем с юношеским задором ему выпалила, на что актер грустно ответил: «Да что ты, если и была пара удач, то это и все, а остальное – вечный пролет, всегда чего – то не доигрываешь». Тогда это для меня было откровением. С тех пор актер для меня – нераскрытая тайна. В вас ведь тоже есть какая-то загадка. Ведь не все работы ваши одинаково хороши, а только те, где каким-то непостижимым образом смыкается ваша личность с личностью персонажа, когда происходят эти самые «странные сближения», где вы врастает в роль так, что трудно отделить вас от персонажа. Вот так, мне кажется, произошло на спектакле «Прощай, Америка». Непритязательная мелодрама Олега Данилова о немолодом неудачнике, которому судьба подкидывает шанс выйти в победители, но какой ценой! Надо перешагнуть через собственное прошлое, уйти от жены, от дочери и вступить в новую жизнь с женщиной, которая его давно любит. Она, теперь богатая американская бизнес – вумен готова изменить его жизнь. Спектакль не бог весть какой, а есть в нем какая-то притягательная человеческая мелодия. Может быть, потому что в нем живет наша тоска по утраченному романтизму. Жизнь-то сегодня иная.
- Вы правильно сказали, что театра для меня – мировоззрение, а не только категория профессиональная. Жизнь, взятая на изломе, способна, пробудить что-то в человеке. Каждый, кто постиг тайну преображения и причащения, кто падал и подымался вместе со сценическим персонажем, грешил и каялся, каждый, кто хоть раз услышал всем сердцем, что несет театр, уже не безнадежен. Все равно вечные ценности существуют, и театр должен напоминать о них.
- Алексей Георгиевич, ценности в быту сегодня поменялись. Но самое, на мой взгляд, страшное, что и на сцену приходит молодой актер, который плоть от плоти этого мира, о чем он может напомнить зрителю, если он сам этого не знает. Для него даже Шекспир – безнадежная архаика.
- Да, у многих нет идеалов, веры в справедливость, душа человека нищает. Сегодня деньги – все! Но не ушло поколение, для которого духовность – слово не пустое, и не перевелись еще среди молодых истинные таланты, ушибленные театром. Художник – он вне времени, его ценности не зависят от того, что происходит за окном. Значит, искусство будет всегда возвращать человеку вечные истинные ценности. Во все времена были катаклизмы, люди теряли веру в идеалы, но потом все возвращалось на круги своя к прежним идеалам. Актеры должны быть проводниками между одним временем и другим, они должны тянуть этот воз, чтобы от истины ходячей « всем стало больно и светло», как писал Блок.
- Cкажите, Алексей Георгиевич, вы – человек верующий?
- Верующий, но не фанатик. Я – грешник, и страдаю от своих грехов.
- Скажите, вы человек страстный? У вас было много увлечений?
- Да, много. Настоящий актер без этого существовать не может. Без увлечений внутри пустота. А чем жить тогда? Этот божественный душевный трепет - стимул для жизни творчества. Без любви в жизни – серость и уныние.
- Алексей Георгиевич, вы работали со многими режиссерами, какой тип режиссера вам нравится?
- Я могу наговорить вам правильных и красивых слов: режиссер понимающий, любящий актера, дающий ему творить, доверяющий, подкидывающий идеи, - но это лишь слова. Я работал в Братске с режиссером Кириллом Филиновым, который из очень посредственного артиста мог вытащить такое, о чем я раньше и не подозревал, при чем он ничего сверхъестественного не делал, но так застраивалась репетиция, что человек сам начинал творить, создавалась такая атмосфера. Для меня это до сих пор секрет. У такого режиссера и спектакли интересные и актерские работы. Получается спектакль, за которым не видно режиссера, и зритель, выходя после спектакля не говорит: «Ах, какая концепция, какой замысел, какая мизансцена»! Я тоскую по такой режиссуре.
- Значит, Мейерхольд, Брехт, Любимов – это не ваша режиссура. У них концепция выпирает наружу, и они не умирают в актере.
- У них и актер не умирает в режиссуре! Я бы с ними с радостью работал!
Наверное, режиссерам с Алексеем Горбом работать легко. Он –думающий и очень профессиональный актер, поэтому умеет слушать. И когда ему есть что сказать в роли, спектакль от этого выигрывает. Человек у Алексея Горба не носит никакого ярлыка. Он текуч, темен и светел, способен к неожиданному вывиху. Его герой любит, размышляет, вступает в диалог с жизнью и смертью. Алексей Горб – типичный провинциальный актер традиционной психологической школы, но он обладает способностью вывести нас из автоматизма провинциальной жизни, придать свежесть самой обыденности, отраженной даже непритязательной пьесе. Его жизненно – чувственный опыт чрезвычайно богат, поэтому его герои так убедительны, и когда он наполняет вымышленного персонажа собственным внутренним богатством, мы становимся свидетелями подлинного творчества.
Чем живет вне театра Алексей Горб? Семьей. У него есть кусочек земли, на котором непременно вырастет сад. У него есть любимая собака. Он пишет инсценировки, невостребованные никем, работает над ролями, которые вряд ли сыграет. Он читал мне своего Бориса Годунова, мудрого, уставшего от интриг, неблагодарности и одиночества, совсем не пафосного. Его Борис сближался с ним самим, и в этом тоже есть правда.
Алексей Горб живет театром. Другой жизни у него нет.
Людмила Васильева
